В воскресенье умерла моя мамуля.
Она шла в комнату из кухни и упала замертво. Никто не знает почему, и теперь уже не узнает никогда.
Вечером я выбирала ей платье. Платье, которое ей придется носить вечно.
В понедельник я выбирала по модно сверстанному каталогу с отличной печатью гроб и отказывалась от отпевания и креста на крышке.
Во вторник я стояла напротив морга и трясущимися руками гуглила какой-нибудь другой телефон ритуалки, потому что наш агент не приехал и не отвечал на телефон нигде, и никто не знал, как и где забрать ее без него. Через 5 минут, как вынос уже должен был состояться, я орала матом в телефон так, как никогда раньше, потому что бодрая девочка-секретарша сказала мне: «просим прощения за неудобства». Неудобства. Хорошее слово.
Я говорила ее коллегам и знакомым речь, о том, как она любила жизнь и свою работу, захлебываясь слезами, и давала им в руки кулёчки, с просьбой вспомнить ее сегодня.
Спустя два часа девочка в крематории размеренно и подробно рассказывала мне, какие бывают урны.
А потом я смотрела в глаза этому ублюдку, который сделал мой самый страшный день еще страшнее. Он извинялся. Бог, в которого я не верю, простит.
В среду я поехала в пансионат, где ухаживают за лежачими больными, чтобы познакомиться, осмотреться и договориться о пристройстве мамочкиной мамы, которая уже два года совсем овощ. Потому что без мамули досматривать ее мы больше не сможем. Я договаривалась о том, как поставить ей зонд для кормления, и что делать если с ней что-то случиться, а я в Москве.
А уже вечером бегала по району собирая ей влажные салфетки, памперсы, лекарства и подбирая одежду, в которой, вероятно, она проведет все свои оставшиеся дни. Мне потребовалось три часа, чтобы вышить на каждом носочке и футболочке ее инициалы.
В четверг я в седьмой раз с воскресенья обеспечивала лежачей бабуле хоть какую-то базовую гигиену, и это адский титанический геройский труд, который моя хрупкая нежная ранимая мамочка выполняла каждый день последние три года. А потом приехала перевозка, и я помогала упаковывать бабулю в специальные носилки, завернутую в мой пуховик, в новых флисовых носках и шапке с помпоном. И мы увезли ее в пансионат. Насовсем. Шапку, штанишки и носочки мне отдали, ей такое больше не пригодится.
А по возвращении мы застали вторую бабушку с давлением 50-38, они с моим братом ждали скорую. Я рассказывала ей веселые истории, чтобы она не отключилась. Веселые истории. Через полтора часа я отдала фельдшеру скорой пакет с конфетами и мандаринами, просто так, в благодарность за его труд и хорошее отношение. Его ответом была совершенно равнодушная улыбка и холодные неприветливые глаза.
Сейчас я еду обратно в Москву на два дня, чтобы успеть получить новый паспорт, оформить покупку квартиры в ипотеку, собрать хоть какие-то вещи и вернуться в осиротевший дом к растерянному и убитому горем папе и еле дышащей от стресса престарелой бабушке, где останусь не знаю на сколько.
Чтобы разобрать мамулины вещи и миллион папок с документами, о которых я ничего не знаю. Чтобы приватизировать родительскую квартиру и законсервировать бабушкину, чтобы договориться получать ее пенсию без нее, и перевезти вторую бабушку к папе. И наладить их быт в вещах и ремонте, которые мама подбирала на свой вкус и для себя. Чтобы привезти третьего кота к уже не сильно ладящим двум.
Чтобы решить еще миллион важных и срочных вопросов, которые не терпят отлагательств.
Прошел пятый день моей безвозвратно взрослой жизни.
Я люблю тебя, моя мамочка.
Ты подарила мне жизнь, любовь к ней и свой характер.
Я так сильно скучаю.